Потом, налив себе еще кофе, села за стол со сборником кроссвордов. Это тоже был ритуал. Ей нравилось в начале дня добиться какого-то результата, решить то, что разрешимо.
Над озером разливался дымный утренний свет, и несколько секунд Кэти рассеянно смотрела в кухонное окно, то ли мечтая о чем-то, то ли думая, как было бы хорошо, если бы сегодня все наладилось. Взяли бы обед с собой на берег. Купались бы, загорали, разговаривали о том, как все пойдет дальше. Ведь это была одна из проблем – они перестали разговаривать. Они не общались, не занимались любовью. Раз попробовали, во второй вечер, но для обоих вышло неудачно, и теперь каждый словно оберегал свое тело, соблюдая дистанцию, прикасаясь к другому только изредка, ради тепла и покоя. Что им нужно, думала она, – это быть честными. Говорить обо всем, о чем раньше никогда не говорили, – о доверии, любви и боли, о самом сокровенном. Пусть он распахнет перед ней душу, а потом, если пойдет хорошо, если она сможет решиться, может быть, она откроет ему свою большую тайну, просто выложит все как есть. Скажет, как она рада, что это наконец кончилось. Прямо гора с плеч, скажет она. Никаких больше выборов. Теперь, когда все позади, можно признаться, как сильно она всегда это ненавидела. Опросы, толпы, телекамеры. Лютой ненавистью, скажет она. Ненавидела эти речи, эти мелкие заговоры, фальшивые улыбки и жадных старых политиканов с их карманными избирателями и потными ладонями. Ненавидела запах сигарет и предательства. Иногда, скажет она, от ненависти у нее нестерпимо болел живот – словно камень какой внутри, большой тяжелый камень, и все это она ему скажет . Может, после этого она не сдержится. Ударится в слезы. Вряд ли, впрочем. Но вот что наверняка: она все, что думает, ему выдаст про то, как она ненавидела это свое унижение на потребу идиотам. Главное, все на публику, все напоказ. Словно голую ее выставляли. Часто казалось, она не вынесет еще один актовый зал, еще один цыплячий ужин, еще одну пропитанную жиром бумажную тарелку. Ненависть, скажет она. Чистая, глубокая, непритворная ненависть. Она развернет перед ним длинный, подробный перечень всего, что она ненавидит, а в конце скажет, что самое ненавистное – то, как политика обошлась с ее жизнью, не позволив получить самое желанное. Обыкновенный покой. Приличный дом, любимое дитя. Трудно, конечно, будет высказаться начистоту – еще бы не трудно, – но она ни о чем не умолчит. Скажет ему, какой втайне счастливой сделало ее поражение. Как мягкое тепло разлилось по всему телу – вот оно, освобождение, словно невесть сколько лет она таскала на шее огромный камень, и наконец он сброшен, и легко-легко стало в животе и груди.
Радость, скажет она. Ничего не могла с собой поделать. Радовалась тому, что все кончено.
Кэти закрыла глаза.
Не плакать, подумала она. Потом сказала вслух: «Не плакать, дурища».
Вздохнула, пошла к плите, налила себе еще кофе и прежде, чем вернуться к кроссворду, чуть постояла неподвижно. Было начало седьмого. На стенах кухни заиграли солнечные пятна. «То-то же», – сказала она, а потом минут пять—десять заполняла квадратики, без всяких усилий, почти даже не думая, как будто кроссворд разгадывался сам.
Она была спокойна и внимательна; полное равновесие, всё на своих местах
И тут, наверно, сперва только краем сознания, Кэти отметила, что в воздухе появился какой-то странный запах Приторная гниль, как от испорченных фруктов. Запах был и раньше, все время, примешивался к запаху кофе и апельсинового сока, но теперь он стал гуще, плотнее.
Может быть, поначалу она не придала ему значения. Только чуть нахмурилась и продолжала заниматься кроссвордом.
А может быть, положила карандаш и пошла проверить холодильник и мусорное ведро. Еще раз принюхалась – может, сощурилась при этом, может, нет, – потом, поняв, откуда запах, тихо направилась в гостиную. С этого момента ход событий ускорился. Она что-то сказала – должно быть, в вопросительном тоне, – затем, протянув руку, дотронулась до одного из обваренных растений. Припомнила, что ночью свистел чайник и раздавался голос Джона. Через секунду картина ей стала ясна.
Что-то внутри нее сдвинулось.
Нет, паники никакой не было. Просто потребность вздохнуть. Скорость, вот что ей было нужно – движение без остановки.
Книжка с кроссвордами осталась лежать на кухонном столе. Кэти не стала задерживаться, чтобы взять куртку или оставить записку.
Не осознав еще, что собирается делать, она оказалась за дверью.
Почти бегом, ни о чем не думая, она спустилась по склону к лодочному сараю. Все импульсивно. Открыла двустворчатую дверь, выволокла маленькую алюминиевую лодку, спустила ее на мелкую воду и опять пошла в сарай за мотором. Старый «эвинруд» был тяжелый, но все-таки она смогла его укрепить на месте. Положила весла, канистру с бензином и спасательный жилет, потом вернулась закрыть дверь сарая. Правую створку которая болталась на одной петле, заклинило на полпути. Кэти крепко налегла плечом, но створка не поддавалась. Покачав головой, Кэти вброд дошла до лодки и залезла в нее. В этот миг, может быть, она с досадой взглянула назад на застрявшую дверь; может быть, из-за этого она забыла надеть спасательный жилет.
Вот и выстроена цепочка событий. Дальнейшее – простое следствие.
Веслами она отгребла подальше от причала, на глубину. Там открыла клапан карбюратора и резко дернула шнур стартера; мотор ожил, она поставила регулятор на четверть и взяла направление на север, в сторону Энгл-Инлет. Ярдов через сто прибавила газу. Мельком Кэти, должно быть, заметила спасательный жилет под передним сиденьем, но не стала останавливать лодку, чтобы его надеть. Мысли ее были далеко.
Просто мчаться, думала она. Наклонилась вперед и вся отдалась движению.
И вышло, наверно, так, что Кэти направила лодку вдоль извилистого берега, мимо курорта Берчвуд и острова Браш-Айленд. Она дала полный газ. Легкая лодка еще сильней задрала нос кверху, нежное дуновение превратилось в тугой ветер, и минут десять– пятнадцать Кэти следила, как мимо плывет желто-зеленая размытая полоса берегового леса. Приятно было идти на скорости. Солнце, ветер, прохладные брызги на лице. Может быть, она размечталась. Может быть, закрыла на минутку глаза и попыталась убедить себя, что все-таки жизнь наладится. Даже сейчас это еще возможно. Тридцать восемь лет, не так уж и много, и, если повезет, она еще родит желанного ребенка, и у них будет дом с большим садом, где она разведет сирень и поставит белую птичью купальню. Нужно одно – быть друг с другом откровенными. Всё начистоту. Рано или поздно она сможет решиться. Хватит умолчаний – рассказать до конца, что у них было с Хармоном. А потом перечислить все, что ей отвратительно. Политика – это раз. Но еще и манипулирование, и скрытность, и жалость к себе, и паранойя. Сказать, что с этим надо кончать. Сказать, что она знает про его шпионство – годы уже, как знает, – и что она просто не может это дальше сносить. Щадить его она не будет. Не надо никаких обвинений – просто она скажет все как есть. Скажет, это была затяжная болезнь, но теперь все изменится. Теперь они свободны. Теперь можно все поправить, обновить жизнь, начать с чистого листа.
Так она и скажет.
Да, именно так. Большего она никогда не хотела. Простое счастье, и все.
Кэти кивнула в подтверждение своим мыслям и повернула на запад, в пролив мимо острова Магнуссона. Утро было свежее, солнечное. Она шла на полной скорости.
Там-то, может быть, все и случилось.
А может быть, милей дальше, где пролив сужается. Мимо плыла широкая лента сосен и голубой воды, лодка упруго подскакивала на волнах с белыми бурунчиками, и, может быть, на несколько секунд Кэти откинулась назад, отдалась солнцу и скорости. Может быть, она и не увидела песчаную отмель. Может быть, как раз думала о том, как все у них образуется, жизнь наладится, как они будут расстилать на веранде одеяла, лежать в наплывающем тумане и разговаривать, разговаривать. Вдруг днище лодки содрогнулось – раздался скрежет, – и на какое-то мгновение Кэти стала свободна от всего на свете, только легкость и высота, и она пролетела, паря, сквозь стеклянную крышу мира в другой мир, и вот уже вокруг нее озерная вода, а вскоре и в ней, и так, может быть, Кэти утонула, умерла, пропала.
Окружной шериф Арт Лакс прилетел из Бодетт на рассвете двадцатого сентября. К семи утра он развернул временный штаб в мастерской на бензоколонке Пирсона. Не прошло и часа, как по рации прозвучали первые объявления о пропаже человека, и к половине девятого на озере уже было больше дюжины поисковых судов.
В начале десятого Лакс и Винни Пирсон подкатили на старом «виллисе» к коттеджу Уэйда. На пороге их встретил Клод Расмуссен. Они сняли шляпы, обменялись рукопожатиями с Уэйдом и сели в гостиной; Клод и Рут отправились на кухню готовить им кофе. Джону Уэйду, который не шевелясь сидел на диване, материальный мир казался ненадежным и хрупким. Ночью он спал только урывками, от силы час в общей сложности; усталость играла с его зрением нехорошие шутки. На какое-то время он погрузился в себя, просто поплыл, а когда вынырнул, шериф что-то говорил о необходимости запастись терпением. Уэйд кивнул.
